Рассматривая особенности отношения Русской Православной Церкви и государства, необходимо прежде всего учитывать вышеупомянутую специфику исторического, социально-политического и культурного характера, определяющую уникальность государственно-православных отношений в сравнении с другими конфессиями.

Центральное место в изучении церковных расколов занимают проблемы церковно-государственных отношений. Церковно-государственные отношения, представляющие собой совокупность исторически складывающихся и изменяющихся форм взаимосвязей государственных и конфессиональных институтов, в значительной мере определяются цивилизационно-детерминированным укладом, характерным для той или иной страны в различные исторические периоды. Поэтому при рассмотрении отношений государства и Церкви важно учитывать специфику исторического, социально-политического и культурного характера.

Следует отметить, что «особые отношения» государства и Церкви представляют собой соблазн для обеих сторон. Религиозная организация, приобретая государственную поддержку, получает большие возможности для увеличения своего влияния. В свою очередь государство может использовать авторитет религиозной организации в своих политических целях. Однако, попав в зависимость от государства, религиозная организация будет вынуждена санкционировать любые его действия, в том числе и те, которые получают негативный общественный резонанс. В результате, находясь в тесной связи с государством, Церковь рискует утратить свой авторитет.

Во-первых, Православие, имея более чем тысячелетнюю историю на территории стран постсоветского пространства, сыграло особую роль в становлении самобытной христианской цивилизации, государственности и культуры. Значение Православия в нашей истории и культуре — духовно определяющее. Для того чтобы это понять и убедиться в этом, не надо самому быть православным; достаточно знать отечественную историю и иметь духовную зоркость. Достаточно признать, что тысячелетняя история России, Украины творилась людьми христианской веры, что Русь слагалась, крепла и развертывала свою духовную культуру именно в христианстве и что христианство она восприняла, исповедовала, созерцала и вводила в жизнь именно в акте Православия.

Во-вторых, Русская Православная Церковь является самой крупной религиозной организацией стран постсоветского пространства.

В-третьих, несмотря на десятилетия атеистического диктата Православие в массовом сознании подавляющего большинства бывших советских граждан по-прежнему воспринимается как основной этнокультурный элемент, неотъемлемый от социального и духовного бытия нашей нации. Особенно отчетливо подобная тенденция проявляется в среде жителей села и небольших городов, где нет разнообразия как объектов культуры (клубов, библиотек), так и событий культурной жизни.

С другой стороны, на современное положение государственно-церковных отношений мощное влияние оказывает история XX века. На протяжении многих десятилетий советского периода Церковь оказывалась гонимой и как следствие целиком и полностью отстраненной от решения каких-либо социальных задач. При этом государство стимулировало многие расколы внутрицерковной жизни для ослабления позиций Церкви в целом. Основными характеристиками взаимоотношений Церкви и государства в XX веке явились диктат атеистической идеологии и связанное с ним ограничение и подавление деятельности Церкви, нацеленное на полное вытеснение религии из жизни общества.

Подобная ситуация сложилась до революции 1917 года. Влияние Православной Церкви всегда было велико, однако ее авторитет стал заметно снижаться, когда граждане воспринимали Церковь как организацию, связанную с государственной властью, политика которой далеко не всеми гражданами воспринималась безоговорочно. Профессор Санкт-Петербургского государственного университета, доктор исторических наук Анатолий Кашеваров пишет: «Исследователи, как отечественные, так и большинство зарубежных, единодушны в своих выводах о том, что к 1917 году авторитет Церкви среди широких слоев населения значительно упал». Безусловно, этому в основном способствовала подрывная работа, ведущаяся бундом и другими революционными кругами против церкви.

Церковь — это богоустановленная реальность, а государство — исторически обусловленный земной институт. Церковь основана самим Иисусом Христом, богоустановленность же государственной власти проявляет себя в историческом процессе опосредованно, через предоставление Богом возможности для людей устроить свою общественную жизнь, исходя из свободного волеизъявления.

Целью Церкви является вечное спасение людей, тогда как цель государства — их земное благополучие. Признавая ценность любого земного государства как средства ограждения общества от зла и поддержания добра в подверженном греху мире, Церковь предписывает повиноваться государственной власти и даже молиться за нее вне зависимости от личных качеств носителей этой власти.

Вместе с тем Церковь выступает против абсолютизации власти, поскольку государство, как чисто земной институт, имеет свои границы. Если же власти расширяют их до полной автономии от Бога, следствием чего является установление всеобъемлющего контроля за жизнью граждан, обожествление властителей и иные злоупотребления, то такое государство теряет свое богоустановленное предназначение.

Церковь и государство имеют разные природу и назначение. Отсюда — принцип «взаимного невмешательства» Церкви и государства вдела друг друга: Церковь не должна брать на себя функции государственной власти, а государству не следует вмешиваться в жизнь Церкви, ее управление и вероучение. Такое положение вытекает из различия природы Церкви и государства, их назначения и используемых ими средств.

Церковь сохраняет лояльность к власти, но выше нее ставит дело спасения людей в любых условиях. Если же власть принуждает верующих к отступлению от веры или другим тяжким грехам, то Церковь может отказать ей в поддержке вплоть до призыва к гражданскому неповиновению. Однако данное положение не имеет ничего общего с претензией Церкви на какое-либо участие в политической борьбе, тем более на стороне оппозиционных политических сил. Гражданское неповиновение рассматривается как крайняя мера при исчерпании всех остальных возможностей воздействия на государственную власть, причем лишь тогда, когда последняя силой принуждает людей к богоотступничеству.

Проблема возможности и степени участия Церкви и ее членов в политической борьбе приобрела актуальность еще в начале XX века. В документах Поместного собора 1917—1918 гг. содержался отказ от общеобязательной для Церкви политической ориентации. Политическая деятельность объявлялась делом личной совести и ответственности членов Церкви, которые могут иметь различную партийную принадлежность.

Одновременно утверждалось, что сама Церковь «не принимает участия в политической борьбе партий». Было объявлено, что Церковь не может стать на сторону партийных интересов и связать свою судьбу с тем или иным политическим курсом. При этом Церковь допускает наличие у ее членов самых различных политических убеждений, за исключением противоречащих православному вероучению. Она не препятствует участию православных людей в деятельности органов законодательной, исполнительной и судебной власти, а также их членству в политических партиях, но не дает специального благословения на политическую деятельность.

Объявляя о непредпочтительности политического выбора для Церкви в земных условиях её бытия той или иной формы государственного устройства, Православие уделяет особое внимание принципам и возможностям взаимодействия Церкви и государства, которые ввиду различия их природы и происхождения обладают автономией друг от друга.

Вместе с тем невозможность для Церкви участия в политической борьбе вовсе не означает ее отказа от активной общественной позиции. Церковь стремится осуществлять социальное служение как в национальном, так и в международном масштабе, стараясь привести к конструктивному развитию народы, правительства и различные политические силы.

После революции 1917 года острые разногласия в церковной среде вызвала дискуссия о предпочтительности для Церкви той или иной формы государственного устройства. Православная церковная традиция в прошлом включала в себя особое отношение к самодержавной монархии как наиболее предпочтительной форме государственного устройства в силу ее Богоданности.

Такое отношение восходит к византийской традиции, в соответствии с которой император вводился в церковную иерархию в качестве «епископа внешних дел Церкви» — ее охранителя и попечителя. Вместе с тем даже в византийские времена монархическая государственность не была полностью интегрирована в церковную жизнь. Православный император продолжал оставаться мирянином, хотя и имеющим уникальное служение, обозначенное особым церковным обрядом — «помазанием на Царство».

Однако это вовсе не означает канонизации монархической формы правления в качестве догмата православной веры в настоящее время. Церковь не связывает себя ни с каким общественным и государственным строем или политической доктриной. Церковь продолжает считать, что монархия, являясь богоустановленной, выражает высокую идею власти как служения и ответственности правителя перед Богом за вверенных ему людей. В то же время, согласно Священному Писанию, сама царская власть была учреждена в ответ на ослабление религиозной веры избранного народа, сменив прямую теократию («Богоправление»), господствовавшую в так называемую «эпоху Судей».

В соответствии с выверенной богословской формулой существования Церкви в эсхатологической перспективе форма государственного устройства обусловливается духовным и нравственным состоянием общества, и потому Церковь принимает соответствующий выбор людей. Изменение же государственного устройства введением более религиозно укорененной его формы, каковой является православная монархия, при низком и несовершенном религиозно-нравственном состоянии общества, без его духовного преобразования будет фальшивым и лицемерным. Следует отметить, что попытки заявить свои претензии на монархическую власть в обществе стали характерны для раскольников постсоветского периода.

Церковь как богочеловеческий организм, имеющий не только мистическую сущность, но и историческую составляющую, входит во взаимодействие с внешним миром, в том числе с государством. Различные модели взаимодействия Церкви и государства складывались исторически. При этом наиболее близкой к идеалу исторической формой признается концепция симфонии (гармонического соединения) Церкви и государства, основные принципы которой разрабатывались в Византийской империи.

Смысл идеала симфонии — в признании сотериологического учения Церкви (учения о спасении) в качестве главной цели общественной жизни, а также в симфоническом служении Церкви и государства данной цели. Это предполагает обоюдное сотрудничество — «соработничество в деле спасения», взаимную поддержку и взаимную ответственность без вторжения одной из сторон в сферу компетенции другой.

Впервые подобная идея была сформулирована во вступлении к шестой новелле кодекса византийского императора Юстиниана: священство и царство — два служения, имеющие единый Божественный источник. Более полно принцип симфонии изложен в законодательном сборнике «Эпанагога» («Возведение»), составленном в 886 г. под руководством константинопольского патриарха Фотия: государственная и церковная власть соотносятся между собой как тело и душа в человеке, а благоденствие государства — в их согласии.

Богословское обоснование симфонии Церкви и государства можно найти в христологической концепции, утвержденной Четвертым Вселенским (Халкидонским) церковным собором в 451 г. Там эта идея обосновывается наличием двух природ — Божественной и человеческой — в Иисусе Христе при их неслиянности и нераздельности.

Подобная модель церковно-государственных отношений была унаследована и Русским государством. Здесь следует, однако, иметь в виду, что как в Византийской империи, так и в допетровской России симфония Церкви и государства в чистом виде проявлялась лишь в редких случаях. В значительной мере она оставалась скорее желанным идеалом, нежели исторической реальностью.

Епископ Кассиан (Безобразов) пишет: «На протяжении своего уже многовекового исторического пути христианская Церковь в лице носителей ее сознания не только осуществляла — снова и снова — свое право судить о государстве, с которым она имела дело, по его достоинству, но пыталась привлечь его на служение Христу, пронизать государственные учреждения светом Христовым, вдохнуть Его дух в государственный формы. Ни одна из этих попыток не удалась. Наши предки — в XV веке — были свидетелями крушения Византии. Третий Рим рухнул на наших глазах. И трагедия России, причина ее падения, заключалась прежде всего в том, что она пыталась соединить несоединимое: тоталитарное государство с христианским строем жизни, царство кесаря с Царством Божиим. Если всякое государство в своей сущности тоталитарно, надо думать, что и всякая попытка построить государство на законе Христовом роковым образом обречена на неудачу. Но Христос, проповедуя Евангелие Царствия Небесного, исцелял всякую болезнь и всякую немощь в людях (Мф. 4:23, 9:35): Он насыщал голодных, врачевал недужных; Он даже соглашался возвращать к жизни временной ушедших из нее вратами смерти. Свое земное служение Он проходил в этом мире. В нем Он оставил и нас, и тем самым возложил и на нас долг исправлять его недостатки, приходить на помощь страданию, бороться со злом. Этот долг распространяется и на наше отношение к государству. Нам не дано соединить несоединимого. Опыт прошлого и познание истинной природы государства не позволяет нам мечтать о христианской державе на земле. Но путь христианского делания в государстве открыт и нам, даже больше: он нам указан как наш долг. По слову Апостола (ср. 2 Петр. 3:12), грядущее преображение предуготовляется и предваряется нашим усилием здесь, на земле. И когда в пророческом видении Тайнозрителя вострубил седьмой ангел, тогда раздались на небе громкие голоса, говорящие: царство мира соделалось царством Господа нашего и Христа Его, и будет царствовать во веки веков (Откр. 11:15). Невозможное человекам возможно Богу. Посаженному в землю дереву рост дает Бог, но человек насаждает и поливает (ср. 1 Кор. 3:6—9). В Царство Славы ведет далекий путь, начинающийся в царстве мира. И Божественная благодать венчает труд человека — долгий, упорный и неблагодарный — в царстве мира и над царством мира».

Вопрос о взаимоотношениях Церкви и государства, а также проблемы юрисдикционно-политических расколов занимают в данном произведении огромное место, так как актуальность этого заключается в том, что в большинстве случаев вмешательство государства вдела Церкви приводит к появлению расколов и внутренних нестроений. Яркий пример — обновленческий раскол в Русской Православной Церкви. Обновленческий раскол был совершенно новым явлением в истории Православия на Руси. В прежние века русской истории государство старалось поддерживать Церковь, охраняя ее спокойствие и целостность иногда не полезными для церковного авторитета способами, создавая для сохранения драгоценного церковного единства тройное кольцо из уголовных законов, запретов и преследований.

За эту «заботу» властей Церкви пришлось заплатить своей свободой. В случае с «обновленческим» расколом государственная власть явилась инициатором его возникновения, чего не знала история Церкви в России за все почти 1000 лет существования христианства на русской земле. Первоначально распространению раскола, как уже отмечалось в настоящей работе, способствовала поддержка властей и приток в ряды раскольнических образований откровенных карьеристов и церковных авантюристов. Во главе обновленческих епархий нередко стояли специально подобранные чекистами нравственно разложившиеся люди, не брезговавшие для достижения своих личных целей провокациями и даже доносами на своих собратьев.

По иронии судьбы эти факторы, поначалу способствовавшие распространению «обновленчества», впоследствии послужили одними из главных причин его неприятия рядовыми верующими. О влиянии государства на раскольнические процессы свидетельствует записка Троцкого в Политбюро от 30 марта. Записка требовала воспользоваться голодом, разногласиями в среде духовенства по поводу изъятия ценностей и вообще существованием правого и левого течений в духовенстве, толкая последнее на раскол. Левое духовенство он называет «сменовеховским» по названию движения в среде интеллигенции, которая ошибочно приняла нэп за отказ от коммунистической идеологии и поэтому пошла на прагматическое сотрудничество с властью во имя восстановления страны.

Троцкий писал: «Это сменовеховское духовенство надо толкнуть на полный разрыв с Патриаршей Церковью. Убедить их выпускать журнал с самыми резкими обвинениями против тихоновцев и заострить борьбу с ними на почве спасения голодающих и изъятия церковных ценностей. Это на сегодняшний день. Но как только ВЧК расправится «с контрреволюционными попами», надо будет взяться за сменовеховцев, ибо, принимая советскую окраску, «передовое» духовенство открывает себе тем самым возможность проникновения в передовые слои трудящихся, которые должны составлять нашу опору. Поэтому сменовеховское духовенство надлежит рассматривать как опаснейшего врага завтрашнего дня. Сегодня же надо повалить контрреволюционную часть церковников».

Об этих планах Троцкого профессор Дмитрий Поспеловский пишет: «Он рекомендует в конечном итоге созвать собор, но «к моменту собора нам надо подготовить пропагандистскую кампанию против обновленческой церкви. Надо обратить ее в выкидыш». Так что замысел обновленческого собора у Троцкого был в том, чтобы на нем произошла борьба всех против всех, что даст возможность их и прихлопнуть.

Это подтверждает и хвастливый рапорт Е. Тучкова, заведовавшего в ГПУ церковным отделом: «Углубить раскол церковных групп и создать среди них полную непримиримость в каноническом и догматическом отношениях, дабы новая церковь не представляла из себя сплоченную единую организацию».

Преподаватель Киевской Духовной Академии священник Дионисий Мартышин пишет: «Активная, деятельная и самостоятельная жизнь Церкви всегда была раздражающим фактором для «царства кесаря». Сильная, целостная, единая Церковь не нужна тем, кто строит свою жизнь без Бога и абсолютных ценностей».

Обновленчество в СССР по своему существу было регрессивным течением. Во-первых, оно возвращало Русскую Церковь к уже преодоленным ею формам «симфонии» с государством. Во-вторых, обновленческий раскол на долгие годы дискредитировал в глазах церковного народа саму идею здоровых церковных преобразований, что в определенной степени возродило в кругах духовенства и мирян ультраконсервативные настроения, не имеющие основания в православном вероучении.

Церковный народ не хотел принимать «красную церковь» и в этом смысле неприятие обновленцев носило ярко выраженную политическую окраску. Не всегда разбираясь в канонических тонкостях, многие представители рядового духовенства и мирян как будто интуитивно чувствовали неправду «советского обновленчества» и оказывали ему всевозможное, зачастую пассивное сопротивление. С течением времени обновленчество, никогда не бывшее идейным церковным течением, практически свернуло программу церковных преобразований, декларированных на начальной стадии своей истории. Все обновленческие реформы свелись едва ли не к одному только второбрачию духовенства и женатому епископату. Но и эти «преобразования» были нужны части обновленческого руководства лишь для прикрытия своей нравственной нечистоплотности.

Священник Димитрий Шиленок, кандидат богословия, исследователь обновленческого раскола, пишет: «Создав свою идеологическую платформу, раскол претендовал на полное замещение канонической Церкви. Первоначальная поддержка обновленцев со стороны атеистической власти давала шанс внедрению раскольнической идеологии в церковную среду. Но Божий народ— верные сыны и дщери Церкви — решительно отверг нововведения раскольников. Это неприятие со стороны верующих обрекло раскольников на неминуемую ликвидацию.

Сами по себе идеи обновления Церкви вынашивались задолго до появления раскола. Обновление мыслилось прежде всего в социально-философском и этическом направлении. Славянофилы, например, мечтали о единстве Церкви и народа, о наступлении социальной справедливости через Церковь, об освобождении Церкви от государственной опеки, о примате духовности над обрядностью. Но в широких кругах верующих религиозность зачастую вырождалась в формальное следование традиционным обрядам и не была связана с глубокой и искренней убежденностью, что па сегодня и приводит многие наши церковно-приходские общины к расколам дисциплинарно-психологического характера.

Нужно сказать, что процесс преодоления раскола протекал более двадцати лет и не был безболезненным. Вначале, скрывая свою политическую составляющую, обновленцы воспользовались чаяниями многих верующих, искренне желавших в переломное для страны время обновления церковной жизни, но только на прочных канонических основах. Завладев обманным путем Высшей властью в Церкви, раскольники создали для народа иллюзию, что ожидания быстрейшего искоренения церковной смуты не напрасны и все внутрицерковные проблемы разрешит грядущий Поместный собор. Именно этот фактор во многом повлиял на то, что раскольники были поначалу признаны многими хорошими и талантливыми пастырями и мирянами.

Но такое замешательство не могло длиться долго. Истинные намерения «обновленцев» стали очевидными уже на их первом Московском соборе, состоявшемся в 1923 году. Еще одним фактором, повлиявшим на распространение и первоначальное укрепление обновленчества, стал приток в раскол многих авантюристов, жаждавших власти и материального достатка. Огромное, если не сказать решающее влияние на распространение обновленчества оказала его поддержка государственной властью. Но именно два последних фактора способствовали скорому закату обновленчества. Во время гонений Церковь внутренне обновилась, с новой силой зажглось духовное горение ее верных чад, вставших на ее защиту. Среди них было немало мучеников и исповедников, искренне верующих пастырей и мирян».

Органы советской государственной власти, используя для своей главной цели — раскола Церкви — созданные для этого спецотделы, стараясь не обнаруживать себя, поддерживали обновленцев. Это вносило большой раздор в среду верующих. Конечная цель властей была очевидна: через демонстрацию церковного неустройства, созданного искусственно, показать факты постепенного «отмирания Церкви». Обновленческий раскол, возникший в нашей Церкви в 1920-е гг., по нашему мнению, было бы неправомерно расценивать как непосредственное порождение Октябрьской революции.

Необходимо также учитывать различие между дореволюционным движением за церковное обновление и обновленческим расколом. Дореволюционные представители движения за церковное обновление желали освободить Церковь от государственной зависимости, у советских обновленцев, напротив, мы видим «братание» с антицерковным государством. До революции прослеживается стремление к восстановлению канонов, протест против архиерейского произвола и бесправия священников и мирян, у советских обновленцев — бунт против законного священноначалия. Обновленческий раскол — это по своей сути реакционное «пресвитерианское восстание», его главные руководители жаждали власти и ради этого некоторые из них были готовы на предательство своих собратьев. Поместный собор 1917—1918 гг. и последовавшие за ним исторические события провели четкую границу между ревнителями церковного обновления старой России и «обновленческим» расколом в СССР.

Доктор богословия протоиерей Александр Федосеев